стихи....

[LonelyLion]

Роберт Рождественский

[Ramona]

ага.. навена...
Сильно так... здорово...

[LonelyLion]

Верую
в честность и верность,
Меряю
грешностью ревность.
Преданость -
прежняя преданность?
Предо-
определение?

Дождь
барабанит в крышу
шифры ответов:
ложь или правда - слышишь?

Эксперимент вновь:
меряю грани
между
флиртом и верностью.
Грешные руки ранив
бритвой одежды,
Лезвия ревности
трогаю -
в кольцах супружеских
строгих:
анализирую просто.

И - ба-лан-си-ру-ю, ровно
посередине между
Верой и верностью...

[LonelyLion]

Я залезу в банку из-под шпротов,
Я закроюсь жестяною крышкой -
Что-то мне не нравится и что-то
в этой жизни у меня не вышло.

Законсервлюсь, нафиг, лет на двести -
Вечно молодой и вечно в масле,
Надоели мне дурные вести,
Задолбали мелочи напраслин.

За два века - наберусь терпенья,
Напишу сонетов гениальных,
Умерщвляя плоти откровенья -
Непрерывно, жёстко, неустанно.

И - воспряну яко Феникс я из банки -
Вечно молодой, сверкая маслом.
Трепещите, дефки и гражданки
В двадцать третьем веке педерастов!

[Mag]

Гeниально,только я это уже сегодня читала.Правда последнее предложение там немного по другому звучало,чего вдруг изменить решил?
Посвежее ничего нет?;)

[LonelyLion]

Первоначальное сообщение от Mag
Гeниально,только я это уже сегодня читала.Правда последнее предложение там немного по другому звучало,чего вдруг изменить решил?
Посвежее ничего нет?;)

Тока с идиоматическими выражовываниями. Фольклорными такими. Саатвецтвенно - тока в уском кругу.

[Mag]

Боишься чуйства нежных дам'с оскорбить?

[LonelyLion]

Ну да.
Гусары матом не ругаюцца. Они на нём разговаривают.

[Mag]

Ну ладно,тебе видней чего наваял,а тут всё ж-таки дети бывают.

[LonelyLion]

И женщины.

[Mag]

Как верно подметил,с этим трудно не согласиться.
Пора заканчивать,зафлудили все темы,блин.

[Cat]

Хуан Рамон Хименес

Ты меня не догонишь, друг
Как безумный в слезах примчишься,
А меня ни здесь ни вокруг.

Ужасающие хребты
Позади себя я воздвигну,
Чтоб меня не настигнул ты...

Постараюсь я все пути
Позади себя уничтожить,
Ты меня, дружище, прости...

Ты не сможешь остаться, друг,
Я, возможно, вернусь обратно,
А тебя ни здесь ни вокруг...

~~~~~~


буду очень благодарна за рабочую ссылку на стихи Кибирова (желательно много и сразу)))... все сайты с его стихами резко прекратили существование... защита авторских прав, блин...

[Mag]

Первоначальное сообщение от Cat
буду очень благодарна за рабочую ссылку на стихи Кибирова (желательно много и сразу)))... все сайты с его стихами резко прекратили существование... защита авторских прав, блин...

Cat,глянь тут,
правда это журнальные публикации,ну а вдруг пригодится?

[LonelyLion]

Тимур Кибиров

***

Столь светлая - аж золотая! -
весенняя зелень сквозит.
Вверху - облака пролетают,
а снизу водичка блестит.
Направо, налево - деревья.
Вот тут - ваш покорный слуга.
Он смотрит направо, налево
и вверх, где плывут облака.

Плывите! Я тоже поплыл бы,
коль был бы полегче чуть-чуть,
высокому ветру открыл бы
уже поседевшую грудь!

И так вот - спокойный и чистый,
лениво вертя головой,
над этой землей золотистой...
Такой вот, простите, херней,

такою вот пошлостью вешней,
и мусорной талой водой,
и дуростью клейкой и нежной
наполнен мой мозг головной!

Спинной же сигналит о том, что
кирзовый ботинок протек,
что сладко, столь сладко - аж тошно,
аж страшно за этот денек.

--------------------------------------

Двадцать сонетов к Саше Запоевой

Любимая, когда впервые мне
ты улыбнулась ртом своим беззубым,
точней, нелепо растянула губы,
прожженный и потасканный вполне,

я вдруг поплыл - как льдина по весне,
осклабившись в ответ светло и тупо.
И зазвучали ангельские трубы
и арфы серафимов в вышине!

И некий голос властно произнёс:
"Incipit vita nova!"(*) Глупый пёс,
потягиваясь, вышел из прихожей

и ткнул свой мокрый и холодный нос
в живот твой распеленутый. О Боже!
Как ты орешь! Какие корчишь рожи!

2

И с той январской ночи началось!
С младых ногтей алкавший Абсолюта
(нет, не того, который за валюту
мне покупать в Стокгольме довелось,

который ныне у платформы Лось
в любом ларьке поблескивает люто),
я, полусонный, понял в ту минуту,
что вот оно, что все-таки нашлось

хоть что-то, неподвластное ухмылкам
релятивизма, ни наскокам пылким
дионисийских оголтелых муз!

Потом уж, кипятя твои бутылки
и соски под напев "Европы - плюс",
я понял, что еще сильней боюсь.

3

Но в первый раз, когда передо мной
явилась ты в роддоме (а точнее -
во ВНИНОЗМИРе), я застыл скорее
в смущенье, чем в восторге. Бог ты мой!

Как странен был нездешний облик твой.
А взгляд косящий и того страннее.
От крика заходясь и пунцовея,
три с лишним килограмма чуть живой

ничтожной плоти предо мной лежало,
полметра шевелилось и взывало
бессмысленно ко мне, как будто я

сам не такой же... Мать твоя болтала
с моею тещей. И такси бежало,
как утлый челн, в волнах небытия.

4

И понял я, что зто западня!
Мой ужас, усмиренный только-только,
пошел в контрнаступление. Иголки,
булавки, вилки, ножницы, звеня,

к тебе тянулись! Всякая фигня
опасности таила втихомолку.
Розетка, кипяток, котенок Борька,
балкон и лифт бросали в дрожь меня.

А там, во мгле грядущей, поджидал
насильник, и Невзоров посылал
ОМОН на штурм квартиры бедной нашей,

АЭС взрывались... Бездны на краю
уже не за свою, а за твою
тончайшую я шкуру трясся, Саша.

5

Шли дни. Уже из ложки ела ты,
Вот звякнул зуб. Вот попка округлилась.
Ты наливалась смыслом, ты бесилась,
агукала средь вечной пустоты.

Шли съезды. Шли снега. Цвели цветы.
Цвел диатез. Пеленки золотились.
Немецкая коляска вдаль катилась.
И я забыл мятежные мечты.

Что слава? Что восторги сладострастья?
Что счастие? Наверно, это счастье.
Ты собрала, как линзочка, в пучок

рассеянные в воздухе ненастном
лучи любви, и этот свет возжег -
да нет, не угль - лампадный фитилек.

LonelyLion добавил(а) [date]1058130838[/date]:

6

Чтоб как-то структурировать любовь,
избрал я форму строгую сонета.
Катрена два и следом два терцета.
абба. Поэтому морковь

я тру тебе опять. Не прекословь! -
как Брюсов бы сказал. Морковка эта
полезнее котлеты и конфеты.
абба. И вот уже свекровь

какая-то ( твоя, наверно) прется
в злосчастный стих. ссdс. Бороться
нет сил уж боле. Зря суровый Дант

не презирал сонета. Остается
dd, Сашура. Фант? Сервант? Сержант?
А может, бант? Нет, лучше бриллиант.

7

Я просыпаюсь оттого, что ты
пытаешься закрасить мне щетину
помадою губной. И так невинно
и нагло ты хохочешь, так пусты

старанья выбить лживое "Прости,
папулечка!", так громогласно псина
участвует в разборке этой длинной,
и так полны безмозглой чистоты

твои глаза, и так твой мир огромен,
и неожидан, и притом укромен,
и так твой день бескраен и богат,

что даже я, восстав от мутной дремы,
продрав угрюмый и брезгливый взгляд,
не то чтоб счастлив, но чему-то рад.

8

Ну вот твое Коньково, вот твой дом
родной, вот лесопарк, вот ты на санках,
визжа в самозабвеньи, мчишься, Санька,
вот ты застыла пред снеговиком,
мной вылепленным. Но уже пушком
покрылись вербы, прошлогодней пьянки
следы явила вешняя полянка,
и вот уж за вертлявым мотыльком

бежишь ты по тропинке. Одуванчик
седеет и лысеет, и в карманчик
посажен упирающийся жук.

И снова тучи в лужах ходят хмуро...
Но ато все с тобою рядом, Шура,
спираль уже, а не порочный круг.

9

"Ну что, читать? .. У лукоморья дуб
зеленый... Да, как в Шильково... златая...
ну золотая значит, вот такая,
как у меня кольцо..." Остывший суп

десертной ложкой тыча мимо губ,
ногой босою под столом болтая,
обедаешь, а я тебе читаю
и раздражаюсь потихоньку. Хлюп -

картошка в миску плюхается снова.
Обсценное я сглатываю слово.
"Ешь, а не то читать не буду, Саш! ..

...на дубе том..." - "Наш Том?!" - "Не понимаю,
что наш?" - Но тут является, зевая,
легчайший на помине Томик наш.

10

Как описать? Глаза твои красивы.
Белок почти что синий, а зрачок
вишневый, что ли? черный? Видит Бог,
стараюсь я, но слишком прихотливы

слова, и, песнопевец нерадивый,
о видео мечтаю я, Сашок.
Твоих волос густой и тонкий шелк
рекламе уподоблю я кичливой

"Проктер знд Гэмбл" продукции. Атлас
нежнейшей кожи подойдет как раз
рекламе "Лореаль" и мыла "Фриско".

Прыжки через канаву - "Адидас "
использовать бы мог почти без риска.
А ласковость и резвость - только "Вискас"!

11

Ты горько плачешь в роковом углу.
Бездарно притворяясь, что читаю
Гаспарова, я тихо изнываю,
прервав твою счастливую игру

с водой и рафинадом на полу.
Секунд через 15, обнимая
тебя, я безнадежно понимаю,
как далеко мне, старому козлу,

до Песталоцци... Ну и наплевать!
Тебя еще успеют наказать.
Охотников найдется выше крыши,

Подумаешь, всего-то полкило.
Ведь не со зла ж и явно не назло.
Прости меня. Прижмись ко мне поближе.

12

Пройдут года. Ты станешь вспоминать.
И для тебя вот эта вот жилплощадь,
и мебель дээспэшная, и лошадь
пластмассовая, и моя тетрадь,

в которой я пытаюсь описать
все это, и промокшие галоши
на батарее, и соседский Гоша,
и Томик, норовящий подремать

на свежих простынях, - предстанут раем.
И будет светел и недосягаем
убогий, бестолковый этот быт,

где с мамой мы собачимся, болтаем,
рубли считаем, забываем стыд.
А Мнемозина знай свое творит.

13

Уж полночь. Ты уснула. Я сижу
на кухне, попивая чай остылый.
И так как мне бумаги не хватило,
я на твоих каракулях пишу.

И вот уже благодаря у-шу
китаец совладал с нечистой силой
по НТВ, а по второй - дебилы
из фракции какой-то. Я тушу

очередной окурок. Что там снится
тебе, мой ангел? Хмурая столица
ворочается за окном в ночи.

И до сих пор неясно, что случится.
Но протянулись через всю страницу
фломастерного солнышка лучи.

14

" Что это - церковь?" - "Это, Саша, дом,
где молятся. " - "А что это - молиться? "
Но тут тебя какая-то синица,
по счастью, отвлекает. Над прудом,

над дядьками с пивком и шашлычком
крест вновь открытой церкви золотится.
И от ответа мне не открутиться.
Хоть лучше бы оставить на потом

беседу эту. "Видишь ли, вообще-то,
есть, а верней, должно быть нечто, Саш,
ну, скажем, трансцендентное... Об этом

уже Платон... и Кьеркегор... и наш
Шестов... " Озарены вечерним светом
вода и крест, и опустевший пляж.

15

Последние лет 20 - 25
так часто я мусолил фразу эту,
так я привык, притиснув в танце Свету
иль в лифте Валю, горячо шептать:

"Люблю тебя!", что стал подозревать,
что в сих словах иного смысла нету.
И все любови, канувшие в Лету,
мой скепсис не могли поколебать.

И каково же осознать мне было,
что я... что ты... не знаю, как сказать.
Перечеркнув лет 20 - 25,

Любовь, что движет солнце и светила,
свой смысл мне хоть немножко приоткрыла,
и начал я хоть что-то понимать.

16

Предвижу все. Набоковский фрейдист
хихикает, ручонки потирает,
почесывает пах и приступает
к анализу. А концептуалист,

чьи тексты чтит всяк сущий здесь славист,
плечами сокрушенно пожимает.
И палец указательный вращает
у правого виска метафорист.

Сальери в "Обозренье книжном" лает,
Моцарт зевок ладошкой прикрывает,
на добычу стремится пародист,

все громче хохот, шиканье и свист!
Но жало мудрое упрямо возглашает,
как стан твой пухл, и взор твой как лучист!

17

Где прелести чистейшей образцы
представлены на удивленье мира -
Лаура, леди смуглая Шекспира,
дочь химика, которую певцы,

Прекрасной Дамы верные жрецы,
делили, и румяная Пленира -
туда тебя отеческая лира
перенесет. Да чтут тебя чтецы!

А впрочем, нет, сокровище мое!
Боюсь, что это вздорное бабье
тебя дурному, доченька, научит.

Не лучше ли волшебное питье
с Алисой (Аней) выпить? У нее
тебе, по крайней мере, не наскучит.

18

Промчались дни мои. Так мчится буйный Том
за палкою, не дожидаясь крика
"Апорт!", и в нетерпении великом
летит назад с увесистым дрючком.

И вновь через орешник напролом,
и лес, и дол наполнив шумом диким -
и топотом, и тявканьем, и рыком,
не ведая, конечно же, о том,

что вот сейчас докурит сигарету
скучающий хозяин, и на этом
закончится игра, и поводок

защелкнется, а там, глядишь, и лето
закончено, а там уже снежок...
Такая вот метафора, дружок.

19

И если нам разлука предстоит...
Да что уж "если"! Предстоит, конечно.
Настанет день - твой папа многогрешный,
неверный муж, озлобленный пиит,

лентяй и врун, низвергнется в Аид.
С Франческой рядом мчась во мгле кромешной,
воспомню я и профиль твой потешный,
и на горшке задумчивый твой вид!

Но я взмолюсь, и Сила Всеблагая
не сможет отказать мне, дорогая,
и стану я являться по ночам

в окровавленном саване, пугая
обидчиков твоих. Сим сволочам
я холоду могильного задам!

20

Я лиру посвятил сюсюканью. Оно
мне кажется единственно возможной
и адекватной (хоть безумно сложной)
методой творческой. И пусть Хайям вино,

пускай Сорокин сперму и говно
поют себе усердно и истошно,
я буду петь в гордыне безнадежной
лишь слезы умиленья все равно.

Не граф Толстой и не маркиз де Сад,
князь Шаликов - вот кто мне сват и брат
(кавказец, кстати, тоже)!.. Голубочек

мой сизенький, мой миленький дружочек,
мой дурачок, Сашочек, ангелочек,
кричи "Ура!" Мы едем в зоосад!

январь - май 1995

* Начинается новая жизнь! (лат.)

----------------------------------

LonelyLion добавил(а) [date]1058130911[/date]:
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ДЛЯ ЛЕНЫ БОРИСОВОЙ

Золотит июльский вечер
облаков края.
Я тебя увековечу,
девочка моя.

Я возьму и обозначу
тишиной сквозной
тонкий, звонкий и прозрачный
милый образ твой.

Чтоб твое изображенье
легкое, как свет,
мучило воображенье
через сотни лет,

чтоб нахальные хореи,
бедные мои,
вознесли бы, гордо рея,
прелести твои,

чтоб нечаянная точность
музыки пустой
заставляла плакать ночью
о тебе одной,

чтоб иных веков мальчишка
тешил сам себя,
от лодыжки до подмышки
прочитав тебя,

от коленок до веснушек
золотых твоих,
от каштановой макушки
до волос срамных,

от сосков почти девичьих
до мальчишьих плеч,
до ухваток этих птичьих
доведу я речь!

И от кесарева шрама
до густых бровей,
до ладошки самой-самой
ласковой твоей,

и от смехотворных мочек
маленьких ушей
до красивых, узких очень,
узеньких ступней,

от колготок и футболки
до слепых Дождей,
от могилы до конфорки
у плиты твоей,

от зарплаты до зарплаты
нету ни хрена!
Ты, как Муза, глуповата,
ты умней меня.

От получки до получки
горя нет как нет,
игры, смехи, штучки-дрючки,
вкусный винегрет!

От Коньково до вечерней
шильковской звезды
обведу чертою верной
всю тебя! И ты

в свете легковесных строчек,
в окруженье строф,
в этой вечности непрочной
улыбнешься вновь --
чтоб сквозь линзы засияли
ясные глаза,

чтоб стояла в них живая
светлая слеза,
чтоб саднила и звенела
в звуковом луче

та царапина на левом
на твоем плече,

чтоб по всей Руси могучей
гордый внук славян
знал на память наш скрипучий
шильковский диван,

чтоб познал тоску и ревность
к счастливому мне
мастер в живопистве первой
в Родской стороне!

Не exegi monumentum
Вовсе не о том! --
чтоб струилось тело это
в языке родном,

чтобы в сумраке, согретом
шепотом моим,
осветилась кожа эта
светом неземным,

чтобы ты не умирала,
если я сказал,
Чтоб яичница шкворчала,
чайник ворковал,

чтобы в стеклах секретера
так же, как сейчас,
отраженье бы глядело
той звезды на нас,

чтобы Томик заполошный
на полночный лифт
лаял вечно и истошно,
тленье победив,

чтобы в точности такой же
весь твой мир сверкал,
как две капельки похожий,
сквозь живой кристалл ?

в час, когда мы оба (обе?),
в общем, мы уйдем
тем неведомым, загробным,
призрачным путем,

тем путем печальным, вечным,
в тень одну слиясь,
безнадежно, скоротечно
скроемся из глаз

по долинам асфоделей,
в залетейской мгле,
различимы еле-еле
на твоей земле.

Тем путем высоким, млечным
нам с тобой идти...
Я тебя увековечу.
Ты не бойся. Спи.

июль 1993
-----------------------------------

LonelyLion добавил(а) [date]1058130964[/date]:

ХУДОЖНИКУ СЕМЕНУ ФАЙБИСОВИЧУ

В общем-то нам ничего и не надо.
Все нам забава и все нам отрада.
В общем-то нам ничего и не надо —
только б в пельменной на липком столе
солнце горело и чистая радость
пела-играла в глазном хрустале,
пела-играла
и запоминала
солнце на липком соседнем столе.
В уксусной жижице, в мутной водице,
в юшке пельменной, в стакане твоем
все отражается, все золотится...
Ах, эти лица... А там, за стеклом,
улица движется, дышит столица.
Ах, эти лица,
ах, эти лица,
кроличьи шапки, петлицы с гербом.

Солнце февральское, злая кассирша,
для фортепьяно с оркестром концерт
из репродуктора. Длинный и рыжий
ищет свободного места студент.
Как нерешительно он застывает
с синим подносом и щурит глаза
Вот его толстая тетка толкает.
Вот он компот на нее проливает.
Солнце сияет. Моцарт играет.
Чистая радость, златая слеза.
Счастьичко наше, коза-дереза.

Грязная бабушка грязною тряпкой
столик протерла. Давай, допивай.
Ну и смешная у Семушки шапка!
Что прицепился ты? Шапка как шапка.
Шапка хорошая, теплая шапка...
Улица движется, дышит трамвай.
В воздухе блеск от мороза и пара,
иней красивый на урне лежит.
У Гастронома картонная тара.
Женщина на остановке бурчит.
Что-то в лице ее, что-то во взгляде,
в резких морщинках и в алой помаде,
в сумке зеленой, в седеющих прядях
жуткое есть. Остановка молчит.
Только одна молодежная пара
давится смехом и солнечным паром.
Левка глазеет. Трамвай дребезжит.

Как все забавно и фотогенично —
зябкий узбек, прыщеватый курсант,
мент в полушубке вполне симпатичный,
жезл полосатый, румянец клубничный,
белые краги, свисток энергичный.
Славный морозец, товарищ сержант!

Как все забавно и как все типично!
Слишком типично. Почти символично.
Профиль на мемориальной доске
важен. И с профилем аналогичным
мимо старуха бредет астматично
с жирной собакою на поводке.
Как все забавно и обыкновенно.
Всюду Москва приглашает гостей.
Всюду реклама украсила стены:
фильм «Покаянье» и Малая сцена,
рядом фольклорный ансамбль «Берендей»
под управленьем С.С.Педерсена...
В общем-то нам, говоря откровенно,
этого хватит вполне. Постепенно
мы привыкаем к Отчизне своей.

Сколько открытий нам чудных готовит
полдень февральский. Трамвай, например.
Черные кроны и свет светофора.
Девушка с чашкой в окошке конторы.
С ранцем раскрытым скользит пионер
в шапке солдатской, слегка косоглазый.
Из разговора случайная фраза.
Спинка минтая в отделе заказов.
С тортом «Москвичка» морской офицер...

А стройплощадка субботняя дремлет.
Битый кирпич, стекловата, гудрон.
И шлакоблоки. И бледный гандон
рядом с бытовкой. И в мерзлую землю
с осени вбитый заржавленный лом.
Кабель, плакаты... С колоннами дом.
Дом офицеров. Паркета блистанье
и отдаленные звуки баяна.
Там репетируют танец «Свиданье».
Стенды суровые смотрят со стен.
Буковки белые из пенопласта.
Дядюшка Сэм с сионистом зубастым.
Политбюро со следами замен.

А электрички калининской тамбур
с темной пустою бутылкой в углу,
с теткой и с мастером спорта по самбо,
с солнцем, садящимся в красную мглу
в чистом кружочке, продышанном мною.
Холодно, холодно. Небо родное.
Небо какое-то, Сема, такое —
словно бы в сердце зашили иглу,
как алкашу зашивают торпеду,
чтобы всегда она мучила нас,
чтоб в мешанине родимого бреда
видел гармонию глаз-ватерпас,
чтобы от этого бедного света
злился, слезился бы глаз наш алмаз.

Кухня в Коньково. Уж вечер сгустился.
Свет не зажгли мы, и стынет закат.
Как он у Лены в очках отразился!
В стеклышке каждом — окно и закат.
Мой силуэт с огоньком сигареты.
Небо такого лимонного цвета.
Кто это? Видимо, голуби это
мимо подъемного крана летят.

А на Введенском на кладбище тихо.
Снег на крестах и на звездах лежит.
Тени ложатся. Ворчит сторожиха...
А на Казанском вокзале чувиху
дембель стройбатский напрасно кадрит.
Он про Афган заливает ей тихо.
Девка щекастая хмуро молчит.

Запах доносится из туалета.
Рядом цыганки жуют крем-брюле.
Полный мужчина, прилично одетый,
в «Правде» читает о встрече в Кремле.
Как нам привыкнуть к родимой земле?..

Нет нам прощенья. И нет «Поморина».
Видишь, Марлены стоят, Октябрины
плотной толпой у газетной витрины
и о тридцатых читают годах.
Блещут златыми зубами грузины.
Мамы в Калугу везут апельсины.
Чуть ли не добела выгорел флаг
в дальнем Кабуле. И в пьяных слезах
лезет к прилавку щербатый мужчина.

И никуда нам, приятель, не деться.
Обречены мы на вечное детство,
на золотушное вечное детство!
Как обаятельны — мямлит поэт —
все наши глупости, даже злодейства...
Как обаятелен душка-поэт!
Зря только Пушкина выбрал он фоном!
Лучше бы Берию, лучше бы зону,
Брежнева в Хельсинки, вора в законе!
Вот на таком-то вот, лапушка, фоне
мы обаятельны 70 лет!

Бьют шизофреника олигофрены,
врут шизофреники олигофрену —
вот она, формула нашей бесценной
Родины, нашей особенной стати!
Зря шевелишь ты мозгами, приятель,
зря улыбаешься так откровенно!

Слышишь ли, Семушка, кошка несется
прямо из детства, и банки гремят!
Как скипидар под хвостом ее жжется,
как хулиганы вдогонку свистят!
Крик ее, смешанный с пением Отса,
уши мои малодушно хранят.

И толстогубая рожа сержанта,
давшего мне добродушно пинка,
«Критика чистого разума» Канта
в тумбочке бедного Маращука,
и полутемной каптерки тоска,
политзанятий века и века,
толстая жопа жены лейтенанта...
Злоба трусливая бьется в висках...
В общем-то нам ничего и не надо...

Мент белобрысый мой паспорт листает.
Смотрит в глаза, а потом отпускает.
Все по-хорошему. Зла не хватает.
Холодно, холодно. И на земле
в грязном бушлате валяется кто-то.
Пьяный, наверное. Нынче суббота.
Пьяный, конечно. А люди с работы.
Холодно людям в неоновой мгле.
Мертвый ли, пьяный лежит на земле.

У отсидевшего срок свой еврея
шрамик от губ протянулся к скуле.
Тонкая шея,
тонкая шея,
там, под кашне, моя тонкая шея.
Как я родился в таком феврале?
Как же родился я и умудрился,
как я колбаской по Спасской скатился
мертвым ли, пьяным лежать на земле?

Видно, умом не понять нам отчизну.
Верить в нее и подавно нельзя.
Безукоризненно страшные жизни
лезут в глаза, открывают глаза!
Эй, суходрочка барачная, брызни!
Лейся над цинком, гражданская тризна!
Счастьичко наше, коза-дереза,
вша-ВПШа да кирза-бирюза,
и ни шиша, ни гроша, ни аза
в зверосовхозе «Заря коммунизма»...

Вот она, жизнь! Так зачем же, зачем же?
Слушай, зачем же, ты можешь сказать?
Где-то под Пензой, да хоть и на Темзе,
где бы то ни было — только зачем же?
Здрасте пожалуйста! Что ж тут терять?

Вот она, вот. Ну и что ж тут такого?
Что так цепляет? Ну вот же, гляди!
Вот, полюбуйся же! Снова — здорово!
Наше вам с кисточкой! Честное слово,
черта какого же, хрена какого
ищем мы, Сема,
да свищем мы, Сема?
Что же обрящем мы, сам посуди?

Что ж мы бессонные зенки таращим
в окна хрущевок, в февральскую муть,
что же склоняемся мы над лежащим
мертвым ли, пьяным, под снегом летящим,
чтобы в глаза роковые взглянуть.
Этак мы, Сема, такое обрящем...
Лучше б укрыться. Лучше б заснуть.
Лучше бы нам с головою укрыться,
лучше бы чаю с вареньем напиться,
лучше бы вовремя, Семушка, смыться...
Ах, эти лица... В трамвае ночном
татуированный дед матерится.
Спит пэтэушник. Горит «Гастроном».
Холодно, холодно. Бродит милиция.

Вот она, жизнь. Так зачем же, зачем же?
Слушай, зачем же, ты можешь сказать,
в цинковой ванночке легкою пемзой
голый пацан, ну подумай, зачем же,
все продолжает играть да плескать?
На солнцепеке
далеко-далеко...
Это прикажете как понимать?

Это ступни погружаются снова
в теплую, теплую, мягкую пыль...
Что же ты шмыгаешь, рева-корова?
Что ж ты об этом забыть позабыл?
Что ж тут такого?
Ни капли такого.
Небыль какая-то, теплая гиль.

Небо и боль обращаются в дворик
в маленькой, солнечной АССР,
в крыш черепицу, в штакетник забора,
в тучный тутовник, невкусный теперь,
в черный тутовник,
зеленый крыжовник,
с марлей от мух растворенную дверь.

Это подброшенный мяч сине-красный
прямо на клумбу соседей упал,
это в китайской пижаме прекрасной
муж тети Таси на нас накричал.

Это сортир деревянный просвечен
солнцем июльским, и мухи жужжат.
Это в беседке фанерной под вечер
шепотом страшным рассказы звучат.
Это для папы рисунки в конверте,
пьяненький дядя Сережа-сосед,
недостижимый до смерти, до смерти,
недостижимый, желанный до смерти
Сашки Хвальковского велосипед...

Вот она, вот. Никуда тут не деться.
Будешь, как миленький, это любить!
Будешь, как проклятый, в это глядеться,
будешь стараться согреть и согреться,
луч этот бедный поймать, сохранить!

Щелкни ж на память мне Родину эту,
всю безответную эту любовь,
музыку, музыку, музыку эту,
Зыкину эту в окошке любом!
Бестолочь, сволочь, величие это:
Ленин в Разливе,
Гагарин в ракете,
Айзенберг в очереди за вином!

Жалость, и малость, и ненависть эту:
елки скелет во дворе проходном,
к международному дню стенгазету,
памятник павшим с рукою воздетой,
утренний луч над помойным ведром,
серый каракуль отцовской папахи,
дядин портрет в бескозырке лихой,
в старой шкатулке бумажки Госстраха
и облигации, ставшие прахом,
чайник вахтерши, туман над рекой.

В общем-то нам ничего и не надо.
В общем-то нам ничего и не надо!
В общем-то нам ничего и не надо —
только бы, Господи, запечатлеть
свет этот мертвенный над автострадой,
куст бузины за оградой детсада,
трех алкашей над речною прохладой,
белый бюстгальтер, губную помаду
и победить таким образом Смерть!


-----------------------------------------

LonelyLion добавил(а) [date]1058131023[/date]:

Романс

Тут у берега рябь небольшая.
Разноцветные листья гниют.
Полусмятая банка пивная
Оживляет безжизненный пруд.

Утки-селезни в теплые страны
улетели. И юность прошла.
На заре постаренья туманной
ты свои вспоминаешь дела.

Стыдно. Впрочем не так чтобы очень.
Пусто. Пасмурно. Поздно уже.
мокнет тридцать девятая осень.
где ж твой свет на восьмом этаже?

Вот итог. Вот изжога и сода.
первой тещи припомни слова:
"Это жизнь!" Это жизнь. Так чего ты
ждешь, садовая ты голова?

Это жизнь. Это трезвость похмелья.
Самоварного золота дни.
Как неряшливо и неумело
ты стареешь в осенней тени.

Не кривись - это вечная тема,
поцелуя прощального чмок.
Это жизнь, дурачок, то есть время,
то есть, в сущности, смерть, дурачок.

эта жизнь твоя , как на ладони -
Так пуста, так легка и грязна.
Не готова уже к обороне
и к труду равнодушна она.

И один лишь вопрос настоящий:
с чем сравнить нас - с опавшей листвой,
или все-таки с уткой, летящей
в теплый край из юдоли родной?



-------------------------------

Чайник кипит. Телек гудит.
Так незаметно и жизнь пролетит.

Жизнь пролетит, и приблизится то,
что атеист называет Ничто,

что Баратынский не хочет назвать
дочерью тьмы - ибо кто тогда мать?

Выкипит чайник. Окислится медь.
Дымом взовьется бетонная твердь.

Дымом развеются стол и кровать,
эти обои и эта тетрадь.

Так что покуда чаевничай, друг...
Время подумать, да все недосуг.

Время подумать уже о душе,
А о другом поздновато уже.

Думать. Лежать в темноте. Вспоминать.
Только не врать. Если б только не врать.

Вспомнить, как пахла в серванте халва,
и подобрать для серванта слова.

Вспомнить, как дедушка голову брил.
Он на ремне свою бритву точил.

С этим ремнем по общаге ночной
шел я, качаясь. И вспомнить, какой

цвет, и какая фактура, и как
солнце, садясь, освещало чердак..

Чайник кипел. Примус гудел.
Толик Шмелев мастерил самострел.

1995

--------------------------------------
Вокализ

И вот мы вновь поем про осень.
И вот мы вновь поем и пляшем
на остывающей земле.
Невинны и простоволосы,
мы хрупкими руками машем,
неразличимы лица наши
в златой передзакатной мгле.

Подходят юные морозы
и смотрят ясными глазами,
и мы не понимаем сами,
мы просто стынем и поем,
мы просто так поем про осень,
сливаясь с зыбкими тенями,
мы просто гибнем и живем.

И бродим тихими лесами.
И медленные кружат птицы.
А время замерло и длится
и луч сквозь тучи тянет к нам.
Неразличимы наши лица
под гаснущими небесами.
И иней на твоих ресницах,
и тени по твоим стопам.
А время замерло и длится,
вершится осени круженье,
и льдинки под ногой звенят.
Струятся меж деревьев тени,
и звезды стынут на ресницах,
стихает медленное пенье
и возвращается назад.

И юной смерти приближенье
мы чувствуем и понимаем,

и руки хрупкие вздымаем,
ища подругу средь теней,
ища в тумане отраженье,
лесами тихими блуждаем,
и длится пенье и круженье,
и звезды меркнут меж ветвей.

Мы пляшем в темноте осенней,
а время зыбкое клубится,
струятся медленные тени,
смолкают нежные уста.
И меркнут звезды, никнут лица,
безмолвные кружатся птицы.
Шагов не слышно в отдаленье.
На льду не отыскать следа.

1994

--------------------------------------

LonelyLion добавил(а) [date]1058131071[/date]:

Два романса Черемушкинского района


1

О доблести, о подвигах, о славе
КПСС на горестной земле,
о Лигачеве иль об Окуджаве,
о тополе, лепечущем во мгле.
О тополе в окне моем, о теле,
тепле твоем, о тополе в окне,
о том, что мы едва не с колыбели
и в гроб сходя, и непонятно мне.
О чем еще? О бурных днях Афгана,
о Шиллере, о Фильке, о любви.
О тополе, о шутках Петросяна,
о люберах, о Спасе-на-Крови.
О тополе, о тополе, о боли,
о валидоле¦ о юдоли слез,
о перебоях с сахаром, о соли
земной, о полной гибели всерьез.
О чем еще? О Левке Рубинштейне,
о Нэнси Рейган, о чужих морях,
о юности, о выпитом портвейне,
да, о портвейне, о пивных ларьках,
исчезнувших, как исчезает память,
как все, Клубясь, идет в небытие.
О тополе. О БАМе. О Программе
КПСС. О тополе в окне.
О тополе, о тополе, о синем
вечернем тополе в оставленном окне,
в забытой комнате, в распахнутых гардинах.
О времени. И непонятно мне.

2

Ух, какая зима! Как на Гитлера с Наполеоном
наседает она на невинного, в общем, меня.
Индевеют усы. Не спасают кашне и кальсоны.
Только ты, только ты! Поцелуй твой так полон огня!

Поцелуй-обними! Только долгим и тщательным треньем
мы добудем тепло. Еще раз поцелуй горячей.
Все теплей и теплее. Колготки, носки и колени.
Жар гриппозный и слезы. Мимозы на кухне твоей.

Чаю мне испитого! Не надо заваривать ? лишь бы
кипяток да варенье. И лишь бы сидеть за твоей
чистой-чистой клеенкой. И слышать, как где-то в Париже
говорит комментатор о нуждах французских детей...

Ух, какая зима! Просто Гитлер какой-то! В такую
ночку темную ехать и ехать в Коньково к тебе.
На морозном стекле я твой вензель чертить не рискую ?
пассажиры меня не поймут, дорогая Е.Б.

-------------------------------------------------

LonelyLion добавил(а) [date]1058131126[/date]:

Поэма "Сквозь прощальные слёзы"

ВСТУПЛЕНИЕ

Пахнет дело мое керосином,
Керосинкой, сторонкой родной,
Пахнет "Шипром", как бритый мужчина,
И как женщина, - "Красной Москвой"
(Той, на крышечке с кисточкой), мылом,
Банным мылом да банным листом,
Общепитской подливкой, гарниром,
Пахнет булочной там, за углом.
Чуешь, чуешь, чем пахнет? - Я чую,
Чую, Господи, нос не зажму -
"Беломором", Сучаном, Вилюем,
Домом отдыха в синем Крыму!
Пахнет вываркой, стиркою, синькой;
И на ВДНХ шашлыком,
И глотком порту сина, и свинкой,
И трофейным австрийским ковром,
Свежеглаженым галстуком алым,
Звонким штандыром на пустыре,
И вокзалом, и актовым залом,
И сиренью у нас на дворе.
Чуешь, сволочь, чем пахнет? - Еще бы!
Мне ли, местному, нос воротить? -
Политурой, промасленной робой,
Русским духом, едрить-колотить!
Вкусным дымом пистонов, карбидом,
Горем луковым и огурцом,
Бигудями буфетчицы Лиды,
Русским духом, и страхом, и мхом.
Заскорузлой подмышкой мундира,
И гостиницей в Йошкар-Оле,
И соляркою, и комбижиром
В феврале на холодной заре,
И антоновкой ближе к Калуге,
И в моздокской степи анашой,
Чуешь, сука, чем пахнет?! - и вьюгой,
Ой, вьюгой, воркутинской пургой!
Пахнет, Боже, сосновой смолою,
Ближним боем да раной гнилой,
Колбасой, колбасой, колбасою,
Колбасой - все равно колбасой!
Неподмытым общаговским блудом,
И бензином в попутке ночной,
Пахнет Родиной -- чуешь ли? - чудом,
Чудом, ладаном, вестью Благой!
Хлоркой в пристанционном сортире,
Хвоей в предновогоднем метро.
Постным маслом в соседской квартире
(Как живут они там впятером?
Как ругаются страшно, дерутся...).
Чуешь - Русью, дымком, портвешком,
Ветеранами трех революций.
И еще - леденцом-петушком,
Пахнет танцами в клубе совхозном
(Ох, напрасно пришли мы сюда!),
Клейкой клятвой листвы, туберозной
Пахнет горечью, и никогда,
Навсегда - канифолью и пухом,
Шубой, Шубертом... Ну, -- задолбал!
Пиром духа, пацан, пиром духа,
Как Некрасов В.Н. написал!
Пахнет МХАТом и пахнет бытовкой,
Люберецким дурным кулаком,
Елисеевским и Третьяковкой,
Русью пахнет, судьбою, *ОВНОМ.
Черным кофе двойным в ЦДЛе.
- Врешь ты все! - Ну, какао в кафе
И урлой, и сырою шинелью
В полночь на гарнизонной губе.
Хлорпикрином, заманом, зарином,
Гуталином на тяжкой кирзе,
И родимой землею, и глиной,
И судьбой, и пирожным безе.
Чуешь, чуешь, чем пахнет? -- Конечно!
Чую, нюхаю - псиной и сном,
Сном мертвецким, похмельем кромешным,
Мутноватым грудным молоком!
Пахнет жареным, пахнет горелым
Аллергеном - греха не таи!
Пахнет дело мое, пахнет тело,
Пахнут слезы, Людмила, мои.

ГЛАВА I

Купим мы кровью счастье детей.
П.ЛАВРОВ

Спой же песню мне, Глеб Кржижановский!
Я сквозь слезы тебе подпою,
Подскулю тебе волком тамбовским
На краю, на родимом краю!
На краю, за фабричной заставой
Силы черные злобно гнетут.
Спой мне песню, парнишка кудрявый,
Нас ведь судьбы безвестные ждут.
Это есть наш последний, конечно,
И единственный, видимо, бой.
Цепи сбрасывай, друг мой сердешный,
Марш навстречу заре золотой!
Чтоб конфетки-бараночки каждый
Ел от пуза под крышей дворца --
Местью правой, священною жаждой
Немудрящие пышут сердца.
Смерть суровая злобным тиранам,
И жандармам, и лживым попам,
Юнкерам, гимназисткам румяным,
Толстым дачникам и буржуям!
Эх, заря без конца и без края,
Без конца и без края мечта!
Объясни же, какая такая
Овладела тобой правота?
Объясни мне, зачем, для чего же,
Растирая матросский плевок,
Корчит рожи Европе пригожей
Сын профессорский, Сашенька Блок?
Кепку комкает идол татарский,
Призывая к порядку Викжель,
Рвется Троцкий, трещит Луначарский,
Только их не боюсь я уже!
Я не с ними мирюсь на прощанье.
Их-то я не умею простить.
Но тебя на последнем свиданьи
Я не в силах ни в чем укорить!
Пой же, пой, обезумевший Павка,
И латыш, и жидок-коммисар,
Ясный сокол, визгливая шавка,
Голоштанная, злая комса!
Пой же, пой о лазоревых зорях,
Вшивота, в ледяном Сиваше.
Пой же, пой, мое горькое горе,
Кровь на вороте, рот до ушей!
Мой мечтатель-хохол окаянный,
Помнят псы-атаманы тебя,
Помнят гордые польские паны.
Только сам ты не помнишь себя.
Бледный, дохлый, со взором горящим,
Пой, селькор, при лучине своей,
Пой, придуманный, пой, настоящий
Глупый дедушка Милы моей!
Мой буденовец, чоновец юный,
Отложи "Капитал" хоть на миг,
Погляди же, как жалобно Бунин
На прощанье к сирени приник!
Погоди, я тебя ненавижу,
Не ори, комиссар, замолчи!
Черной молью, летучею мышью
Плачет дочь камергера в ночи!
И поет, что поломаны крылья,
Жгучей болью всю душу свело,
Кокаина серебряной пылью
Всю дорогу мою замело!
Из Кронштадта мы все, из Кронштадта,
На кронштадский мы брошены лед! .
Месть суровая всем супостатам,
Ни единый из нас не уйдет!
И отравленным черным патроном
С черной челочкой Фани Каплан
На заводе, заметь -- Михельсона!
Разряжает преступный наган.
Эй, поручик, подайте патроны,
Оболенский, налейте вина!
В тайном ларчике ваши погоны
Сохранит поэтесса одна.
Петька Анке показывал щечки,
Плыл Чапай по Уралу-реке.
Это есть наш последний денечек,
Блеск зари на холодном штыке!
И куда же ты, яблочко, катишь?
РВС, ВЧК, РКК.
Час расплаты настал, час расплаты,
Так что наша не дрогнет рука!
И, повысив звенящие шашки,
Рубанем ненавистных врагов --
Ты меня -- от погона до пряжки,
Я тебя -- от звезды до зубов.
Никогда уж не будут рабами
Коммунары в сосновых гробах,
В завтра светлое, в ясное пламя
Вы умчались на красных конях!
Хлопцы! Чьи же вы все-таки были?
Кто вас в бой, бестолковых, увлек?
Для чего вы со мною рубились,
Отчего я бежал наутек?
Стул в буржуйке потрескивал венский.
Под цыганский хмельной перебор
Пил в Констанце тапер Оболенский,
А в Берлине Голицын-шофер.
Бились, бились, товарищ, сражались.
Ни бельмеса, мой друг, ни аза.
Так чему ж вы сквозь дым улыбались,
Голубые дурные глаза?
Погоди, дуралей, погоди ты!
Ради Бога, послушай меня!
Вот оно, твое сердце, пробито
Возле ног вороного коня.
Пожелай же мне смерти мгновенной
Или раны -- хотя б небольшой!
Угорелый мой брат, оглашенный,
Я не знаю, что делать с тобой.
Погоди, я тебя не обижу,
Спой мне тихо, а я подпою.
Я сквозь слезы прощальные вижу
Невиновную морду твою. -
Погоди, мой товарищ, не надо.
Мы уже расквитались сполна.
Спой мне песню: Гренада, Гренада,
Спойте, мертвые губы: Грена..,

LonelyLion добавил(а) [date]1058131214[/date]:

ГЛАВА II

"Ты рядом, даль социализма..."
Б.ПАСТЕРНАК

Спойте песню мне, братья Покрассы!
Младшим братом я вам подпою.
Хлынут слезы нежданные сразу,
Затуманят решимость мою.
. И жестокое, верное слово
В горле комом застрянет моем.
Толстоногая, спой мне, Орлова,
В синем небе над Красным Кремлем!
Спой мне, Клим в исполненьи Крючкова,
Белозубый танкист-тракторист,
Спой, приветливый и бестолковый
В брюках гольф иностранный турист!
Покоряя пространство и время,
Алый шелк развернув на ветру,
Пой, мое комсомольское племя,
Эй, кудрявая, пой поутру!
Заключенный каналоармеец,
Спой и ты, перекованный враг!
Светлый путь все верней и прямее!
Спойте хором, бедняк и средняк!
Про счастливых детишек колонны,
Про влюбленных в предутренней мгле,
Про снующие автофургоны
С аппетитною надписью "Хлеб".
Почтальон Харитоша примчится
По проселку на стан полевой.
Номер "Правды" -- признались убийцы,
Не ушли от расплаты святой!
И по тундре, железной дороге
Мчит курьерский, колеса стучат,
Светлый путь нам ложится под ноги,
Льется песня задорных девчат!
На далеком лесном пограничье,
В доме отдыха в синем Крыму
Лейся, звонкая песня девичья,
Чтобы весело было Ему!
Так припомним кремлевского горца!
Он нас вырастил верных таких,
Что хватило и полразговорца,
Шевеления губ чумовых.
Выходи же мой друг, заводи же
Про этапы большого пути.
Выходи, я тебя не обижу.
Ненавижу тебя. Выходи.
Ах, серпастый ты мой, молоткастый,
Отчего ты свободе не рад,
О которой так часто, так часто
В лагерях до зари говорят?
Спой мне, ветер, про счастье и волю,
Звон подков по брусчатке святой,
Про партийный наказ комсомолу
И про маршала первого спой!
Праздник, праздник в соседнем колхозе!
Старый пасечник хмыкнул в усы,
Над арбузом жужжащие осы,
Гармонист подбирает басы,
Под цветущею яблоней свадьба --
Звеньевую берет бригадир!
Все бы петь тебе, радость, плясать бы
Да ходить в ДОСААФовский тир!
От успехов головокруженье!
Рано, рано трубить нам отбой!
Видишь, Маша, во мраке движенье?
Враг во тьме притаился ночной!
Там в ночи полыхают обрезы,
Там в муку подсыпают стекло,
У границы ярится агрессор,
Уклонисты ощерились зло!
Рыков с Радеком тянут во мраке
К сердцу Родины когти в крови!
За Ванцетти с бедняжкою Сакко
Отомсти! Отомсти! Отомсти!
Вот, гляди-ка ты -- два капитана
За столом засиделись в ночи.
И один угрожает наганом,
А второй третьи сутки молчит.
Капитан, капитан, улыбнитесь!
Гражданин капитан! Пощади!
Распишитесь вот тут. Распишитесь!!
Собирайся. Пощады не жди.
Это дедушка дедушку снова
На расстрел за измену ведет.
Но в мундире, запекшемся кровью,
Сам назавтра на нарах гниет.
Светлый путь поднимается в небо,
И пастух со свинаркой поет,
И чудак-академик нелепо
Все теряет, никак не найдет.
Он в пенсне старомодном, с бородкой,
Улыбается, тоже поет.
А потом исполняет чечетку
Славный артиллерийский расчет.
Микоян раскрывает страницы
Кулинарные -- блещет крахмал,
Поросенок шипит, золотится,
Искрометный потеет бокал!
Ветчина, да икорка, да пайка,
Да баланда, да злой трудодень...
Спой мне, мальчик в спартаковской майке,
Спой, черемуха, спой мне, сирень!
Спой мне, ветер, веселый мой ветер,
Про красивых и гордых людей,
Что поют и смеются, как дети,
На просторах Отчизны своей!
Спой о том, как под солнцем свободы
Расцвели физкультура и спорт,
Как внимают Равелю народы,
И как шли мы по трапу на борт.
Кто привык за победу бороться,
Мою пайку отнимет и жрет.
Доходяга, конечно, загнется,
Но и тот, кто покрепче, дойдет.
Эх ты, волюшка, горькая водка,
Под бушлатиком белая вошь,
Эх, дешевая фотка-красотка,
Знаю, падла, меня ты не ждешь
Да и писем моих не читаешь!
И встречать ты меня не придешь!
Ну а если придешь -- не узнаешь,
А узнаешь -- сама пропадешь.
Волга, Волга! За что меня взяли?
Ведь не волк я по крови своей!
На великом, на славном канале
Спой мне, ветер, про гордых людей!
Но все суше становится порох,
И никто никуда не уйдет.
И акын в прикаспийских просторах
О батыре Ежове поет.


ГЛАВА III

Я шел к тебе четыре года,
Я три державы покорил.
ИСАКОВСКИЙ

Спой же песню мне, Клава Шульженко,
Над притихшею темной Москвой,
Над сожженной врагом деревенькой,
Над наградой и раной сквозной!
Спой, мой дядя семнадцатилетний,
В черной раме на белой стене.,.
Беззаветный герой, безответный,
Как с тобой-то разделаться мне?
Не умею я петь про такое,
Не умею, комдив, хоть убей!
Целовать бы мне знамя родное
У священной могилы твоей.
Не считайте меня коммунистом!!
И фашистом прошу не считать!
Эх, танкисты мои, гармонисты.
Спойте, братцы. Я буду молчать.
Пой, гармоника, пой дорогая.
Я молчу. Только пули свистят.
Кровь родная, я все понимаю.
Сталинград, Сталинград, Сталинград.
Сталинград ведь!! Так что же мне делать?
Плакать плачу, а петь не могу...
В маскхалате своем красно-белом
Пой, пацан, на горячем снегу.
Сын полка, за кого же ты дрался?
Ну ответь, ну скажи -- за кого?
С конармейскою шашкой бросался
За кого ты на "Тигр" броневой?
Впрочем, хватит! Ну хватит! Не надо,
Ну, нельзя мне об этом, земляк!..
Ты стоишь у обугленной хаты,
Еле держишься на костылях.
Чарка горькая. Старый осколок.
Сталинград ведь, пойми -- Сталинград!
Ты прости -- мне нельзя про такое,
Про такое мне лучше молчать.

LonelyLion добавил(а) [date]1058131289[/date]:

ГЛАВА IV

Нет Ленина - вот это очень тяжко!
Е.ЕВТУШЕНКО

Спой мне, Бабаджанян беззаботный!
Сбацай твист мне, веселый Арно!
Подавившись слезой безотчетной,
Расплывусь я улыбкой дурной.
Спой же песню мне -- рулатэ-рула!
Ох уж, рула ты, рула моя!
До свиданья, родной переулок!
Нас таежные манят края!
Все уже позади, мой ровесник,
Страшный Сталин и Гитлер-подлец.
Заводи молодежную песню
Про огонь комсомольских сердец!
Потому что народ мы бродячий,
И нельзя нам иначе, друзья,
Молодою любовью горячей
Мы согреем родные края.
Э-ге-ге, эге-гей, хали-гали!
Шик-модерн, Ив Монтан, хула-хуп!
Вновь открылись лазурные дали
За стеной коммунальных халуп.
Летка-енка ты мой Евтушенко!
Лонжюмо ты мое, Лонжюмо!
Уберите же Ленина с денег,
И слонят уберите с трюмо!
Шик-модерн, треугольная груша,
Треугольные стулья и стол!
Радиолу веселую слушай,
Буги-вуги, футбол, комсомол!
Барахолка моя, телогрейка,
Коммуналка в слезах и соплях.
Терешкова, и Белка и Стрелка
Надо мною поют в небесах!
Кукуруза-чудесница пляшет,
Королева совхозных полей,
И Пикассо нам радостно машет
Прихотливою кистью своей.
"Ленин" атомоход пролагает
Верный путь через льды и метель.
Только Родина слышит и знает
Чей там сын в облаках пролетел.
Телевизор в соседской квартире,
КВН, "Голубой огонек".
Спойте, спойте мне, физик и лирик,
Про романтику дальних дорог!
С рюкзаком за спиной молодою
Мы геологи оба с тобой.
Все мещане стремятся к покою,
Только нам по душе непокой!
Опускайся в глубины морские!
Поднимайся в небесную высь!
Где б мы ни были -- с нами Россия!
Очень вовремя мы родились.
Так что -- бесамэ, бесамэмуча!
Так крутись, веселись, хула-хуп!
Все светлее, товарищ, все лучше
Льется песня из девичьих губ!
И в кафе молодежном веселье --
Комсомольская свадьба идет!
Нас, любимая, ждет новоселье,
Ангара величавая ждет.
Юность на мотороллере мчится
Со "Спидолой" в спортивных руках!
Плащ болонья шумит, пузырится,
Луч играет на темных очках.
Парни, парни! Не в наших ли силах
Эту землю от НАТО сберечь?
Поклянемся ж у братской могилы
Щит хранить на петличках и меч!
Дядю Сэма с ужасною бомбой
Нарисуй мне, малыш, на листке,
Реваншиста, Батисту и Чомбе!
"Миру мир" подпиши в уголке!..
Добровольцы мои, комсомольцы!
Беспокойные ваши сердца
То сатурновы меряют кольца,
То скрипят портупеей отца,
То глядят вернисаж неизвестных,
В жарких спорах встречая рассвет...
Вслед гляжу я вам, добрым и честным.
Ничего-то в вас, мальчики, нет.
Ах, культ личности этой грузинской!
Много все же вреда он принес!
Но под светлый напев Кристалинской
Сладко дремлет кубанский колхоз.
Гнусных идолов сталинских скинем,
Кровь и прах с наших ног отряхнем.
Только о комсомольской богине
Спой мне -- ах, это, брат, о другом.
Все равно мы умрем на гражданской --
Трынь да брынь -- на гражданской умрем,
На венгерской, на пражской, душманской...
До свиданья, родимый райком!
Над Калугой, Рязанью, Казанью,
По-над баней -- сиянье знамен!
Бабушка, отложи ты вязанье,
Научи танцевать чарльстон!
Че-че-че, ча-ча-ча, Че Гевара!
Вновь гитара поет и поет!
Вновь гитара, и вновь Че Гевара!
ЛЭП-500 над тайгою встает.
И встречает посланцев столица,
, Зажигается Вечный огонь.
Ваня Бровкин, и Перепелица,
И Зиганшин поют под гармонь.
Накупивши нарядных матрешек,
Спой, Поль Робсон, про русскую мать!
Уберите же Ленина с трешек! --
Больше нечего нам пожелать!
И до счастья осталось немного --
Лишь догнать, перегнать как-нибудь,
Ну, давай, потихонечку трогай.
Только песню в пути не забудь.
Ах ты, бесамэ, ах, Че Гевара!
Каблучки по асфальту стучат.
И опять во дворе нашем старом
Нам пластинка поет про девчат.
Над бульваром хрущевское лето.
Караул у могильной плиты.
И на шпилечках • с рыжей бабеттой
Королева идет красоты.
Заводите торшеры и столик,
Шик-модерн, целлофан, поролон.
Уберите вы Ленина только
С денег -- он для сердец и знамен!
Ах, орлиного племени дети,
Все мечтать бы вам, все бы мечтать,
Все бы верить, любить беззаветно,
Брюки узкие рвать и метать.
Спой же песню, стиляжка дурная,
В брючках-дудочках, с конским хвостом,
Ты в душе-то ведь точно такая.
Спой мне -- ах, это, брат, о другом!
Пой же солнцу и ветру навстречу.
Выходи, боевой стройотряд!
Вдоль по улочке нашей Заречной
Улетает восторженный взгляд.
Что ты смотришь, и что ты там видишь?
Что ты ждешь? -- не пойму я никак.
Очень Сталина ты ненавидишь,
Очень Ленина любишь, дурак.
Каблучки в переулке знакомом
Все стучат по асфальту в тиши.
Люди Флинта с путевкой обкома
Что-то строят в таежной глуши.
Вьется переходящее знамя --
Семилетке салют боевой.
И гляжу я вам вслед со слезами --
Ничего-то в вас нет, ничего!
Трынь да брынь -- вот и вся ваша
смелость!
На капустник меня не зови!
Но опять во дворе -- что ж тут делать --
Мне пластинка поет о любви!
И навстречу заре уплывая,
По далекой реке Ангаре,
Льется песня от края до края!
И пластинка поет во дворе!
И покамест ходить я умею,
И пока я умею дышать.
Чуть прислушаюсь -- и онемею!
Каблучки по асфальту стучат!

LonelyLion добавил(а) [date]1058131365[/date]:

ГЛАВА V

Час мужества пробил на наших часах...
АННА АХМАТОВА

Что ж, давай, мой Шаинский веселый.
Впрочем, ну тебя на фиг! Молчи!
Все закончено. В частности, школа.
Шейк на танцах платформой стучит.
БАМ, БАМ, БАМ! Слышишь, время запело?
БАМ да БАМ, ОСВ, миру мир!
Развитой мой, реальный и зрелый,
БАМ мой, БАМ, Коопторг да ОВИР.
Ах, мой хаер, заветный мой хаер,
Как тебя деканат обкарнал!
Юность бедная, бикса плохая.
Супер райфл, супер стар, "Солнцедар".
-- Что там слышно? -- Меняют кого-то
На Альенде. -- Да он ведь убит?!
-- Значит на Пиночета! -- Да что ты!!
Пиночет-то ведь главный бандит!!
Пиночет. Голубые гитары.
Озирая родную дыру,
Я стою, избежав семинара,
У пивного ларька поутру.
Ах, Лефортово, золотце, осень...
Той же ночью в вагоне пустом
Зуб мне вышибет дембель-матросик,
Впрочем, надо сказать, поделом.
А потом, а потом ХХУ-й
Съезд прочмокал и ХХУ1-Й,
И покинули хаты ребята,
Хватит! Что ты, ей-богу. Не надо.
Спой мне что-нибудь. -- Нечего спеть.
Все ведь кончено. Радость-отрада,
Нам уже ничего не успеть!
Все ведь кончено. Так и запишем -
Не сбылась вековая мечта.
Тише, тише! Пожалуйста, тише!
Не кричи, ветеран-простота.
Город Солнца и Солнечный Город,
Где Незнайка на кнопочки жал, --
Все закончено. В Солнечногорске
Строят баню и автовокзал.
В парке солнечногорском на танцах
Твой мотив не канает, земляк!
А в кино юморят итальянцы,
А в душе -- мутота и бардак.
Все ведь кончено. Зла не хватает.
Зря мы только смешили людей.
И "Союз-Апполон" проплывает
Над черпацкой пилоткой моей.
Мама Сталина просит не трогать,
Бедный папа рукою махнул.
Дорогие мои! Ради Бога!
Ненарошно я вас обманул!
Все ведь кончено. Выкрась да выбрось.
Перестрой, разотри и забудь!
Изо всех своих славных калибров
Дай, Коммуна, прощальный салют!
Змий зеленый пяту твою гложет,
Оплетает твой бюст дорогой --
Это есть наш последний, ну может,
Предпоследний решительный бой.
Рейганомика блещет улыбкой,
Аж мурашки бегут по спине.
Ах, минтай, моя добрая рыбка!
Что тобою закусывать мне?
И могучим кентавром взъярился
(это Пригов накликал беду!),
Рональд Рейган на нас навалился!
Спой мне что-нибудь, хау ду ю ду!
Рональд Рейган -- весны он цветенье!
Рональд Рейган -- победы он клич!
Ты уже потерпел пораженье,
Мой Черненко Владимир Ильич!
Значит, сны Веры Палны -- не в руку,
Павка с Павликом гибли зазря,
Зря Мичурин продвинул науку,
Зря над нами пылала заря!
И кремлевский мечтатель напрасно
Вешал на уши злую лапшу
Ходокам и английским фантастам,
И напрасно я это пишу!
И другого пути у нас нету!
Паровоз наш в тупик прилетел,
На запасном пути беспросветном
Бронепоезд напрасно ревел!
Остановки в коммуне не будет!
Поезд дальше вообще не пойдет!
Выходите, дурацкие люди,
Возвращайтесь, родные, вперед.
Все ведь кончено. Хлеб с маргарином,
Призрак бродит по Африке лишь.
В два часа подойди к магазину,
Погляди и подумай, малыш.
Как-то грустно, и как-то ужасно.
Что-то будет у нас впереди?
Все напрасно. Все очень опасно.
Погоди, тракторист, погоди!..
Мне б злорадствовать, мне б издеваться
Над районной культуры дворцом.
Над рекламой цветной облигаций.
Над линялым твоим кумачом.
Над туристами из Усть-Илима
В Будапеште у ярких витрин.
Над словами отца Питирима,
Что народ наш советский един,
Над твоей Госприемкою сраной,
Над гостиницей в Йошкар-Оле,
Над растерянным, злым ветераном
Перед парочкой навеселе,
Над вестями о зерно-бобовых,
Над речами на съезде СП,
Над твоей сединой бестолковой,
Над своею любовью к тебе.
Над дебильною мощью Госснаба
Хохотать бы мне что было сил --
Да некрасовский скорбный анапест
Носоглотку слезами забил.
Все ведь кончено. Значит -- сначала.
Все сначала -- Ермак да кабак,
Чудь да меря, да мало-помалу
Петербугский, голштинский табак.
Чудь да меря. Фома да Емеля.
Переселок. Пустырь. Буерак.
Все ведь кончено. Нечего делать.
Руку в реку. А за руку -- рак.


Эпилог

Господь, благослови мою Россию,
Спаси и сохрани мою Россию,
В особенности -- Милу и Шапиро.
И прочую спаси. Господь, Россию.
Дениску, и Олежку, и Бориску,
Сережку и уролога Лариску,
Всех Лен, и Айзенбергов с Рубинштейнами,
И злую продавщицу бакалейную.
И пьяницу с пятном у левой вытачки,
И Пригова с Сухотиным, и Витечку,
И Каменцевых с Башлачевым Сашечкой,
И инженера Кислякова Сашечку,
А.И., А.Ю., А.А. и прочих Кобзевых,
И бригадира рыжего колхозного,
Сопровского, Гандлевского и Бржевского,
И Фильку, и Сережку Чепилевского.
Благослови же. Господи, Россию!
В особенности, Милу и Шапиро,
Шапиро и Кибирову Людмилу!
И Семушку с Варварой, и Семеныча,
Натаныча, Чачко и Файбисовича,
С.Хренова, Булатова, Васильева,
И Туркина, и Гуголева сильного,
Сестренку, папу, маму и покойников,
И бабушку, и Алика с Набоковым,
И Пушкина, и Н. и В. Некрасовых,
И рядового Масича атасного.
Малкову, и Борисову прелестную,
И ту, уже не помню, неизвестную,
Спаси, Иисус, микрорайон Беляево!
Ну а Черненко как же? -- Да не знаю я!
Ну и Черненко, если образумится!
Спаси, Иисусе, Родину неумную!
И умную спаси, Иисусе, Родину!
Березки, и осины, и смородину!
Благослови же. Господи, Россию,
В особенности Милу и Шапиро,
Шапиро Мишу и Шапиро Иру!
Олежку, и Сережку и так далее!
И Жаннку, и Анжелку и так далее!
Сазонова сержанта и так далее!
И Чуню, и Дениску и так далее!
В особенности Англию с Италией,
Америку и Юлю с Вероникою!
Спаси, Иисусе, Родину великую!
Спаси, Господь, неловкую Россию,
И Подлипчук, и Милу, и Шапиро,
И ветерана в стареньком мундире!
Спаси, Господь, несчастного Черненко!
Прости, Господь, опасного Черненко!
Мудацкого, уродского Черненко!
Ведь мы еще глупы и молоденьки,
И мы еще исправимся, Иисусе!
Господь! Прости Советскому Союзу!

КОНЕЦ

----------------------------------------

[Cat]

Первоначальное сообщение от Mag
Cat,глянь тут,
правда это журнальные публикации,ну а вдруг пригодится?

Mag, спасибо большое за ссылку - пригодится очень
в процессе "чистки" компа я случайно стерла Кибирова - сегодня так его захотелось перечитать, что я решила восстановить архив, а в Сетке нашла слезы...

Первоначальное сообщение от LonelyLion
Тимур Кибиров

Лев, от имени Кошки выражаю сердечную благодарность)) это было по-царски - "много и сразу"