[Вика]

Дмитрий БЫКОВ

Рублевая ода.
Прогнивший Запад сегодня скуп,
как разоренный франт.
Похерен бакса зеленый труп
и евро радужный фант.
Признают ненец, бурят, казах,
Милов, Немцов, Боровой,
что рубль становится на глазах
валютою мировой.
Настало время трехцветных лент.
Страна—в крутой полосе:
наш рубль сегодня—эквивалент,
которого жаждут все.
Господь наставил планете клизм,
немало сдулось харизм,
все облажалось—либерализм
и шведский социализм,
мальтузианство, и глобализм
и прочих догм до двухсот—
и даже гомосексуализм
теперь уже не спасет.
Остался только российский путь,
ведущий куда-то вглубь,
и выражающий нашу суть
бессмертный российский рупь.
Какие ценности он в себе
загадочно воплотил!
Любовь к свободе и ФСБ,
балет и жидкий этил,
безумство, роскошь и нищету,
готовность к любой беде,
покорность, гордость,
Москву, Читу, Казань и Улан-Удэ,
Толстого слог, Эйзенштейна дубль,
запасы нефти и круп—
он все вмещает, российский рубль
(короткая форма—«руб.»).
Пока у мира сплошной облом,
у нас наконец расцвет,
поскольку меряют все рублем,
а прочих ценностей нет.
Чужие ценности—гимн и флаг—
пора приравнять к рублю.
Пишу все это не просто так—
я очень его люблю.

Теперь весь мир—арена рубля:
не Клин, не Псков, не Рязань!
Пора придумать, престижа для,
новейший его дизайн.
Не надо думать, что я нахал,—
но Лувр, Биг-Бен, Уолл-стрит,
и Капитолий, и Тадж-Махал
пора на нем разместить.
Тибетских гор, британских долин
зеленая череда…
Ведь мы по миИру шагаем, блин,
а пО миру—никогда!
Теперь—о лицах.
Чьей голове украсить лицо рубля?
Я полагаю, что нужно две:
одной маловато для.
Одевшись в хмуро-зеленый тон,
заботами омрачась,
торчит на долларе Вашингтон—
и где ваш доллар сейчас?
Две головы всегда хороши:
двуглавый орел—клише.
Противоречья нашей души
одной не вместить душе.
Не зря везде о нас говорят,
что двойственна наша стать:
едва нас возглавил дуумвират,
как начали мы блистать.
Без дуализма нас не постичь,
и мы за него горой.
На сотне будет пускай Ильич,
а с ним Николай Второй.
Как мощный символ родных осин,
а также родных трясин,
возможны Грозный Иван и сын
(а может быть, Петр и сын).
На тыще—если потребны там
поэты родных краев—
возможны Сталин и Мандельштам,
Дзержинский и Гумилев…
Кого, короче, ни приголубь—
от звезд до сибирских руд,—
российский международный рупь
получится очень крут.
Какой бы груз ни тянул бы вниз,
позиций он не сдавал.
Одна проблема—найти девиз.
С девизом у нас завал.

И здесь никто совета не даст—
ни гений, ни средний класс.
На баксе пишут In God We Trust
и где этот бакс сейчас?
Дрожи, Америка, мир, дивись—
мы сделались круче всех,
но вряд ли сможем найти девиз,
чтоб свой объяснить успех.
В чем сила, брат? Непонятно, брат.
Консенсуса нет у нас.
Во что мы верим? В дуумвират?
В коррупцию? В нефтегаз?
Бардак на нашенском корабле
никак не пойдет на убыль;
мы верим в рубль,
но как на рубле
напишешь «Мы верим в рубль!»?
Пред кем ни пыжься,
с кем ни дерись,
кого ни спроси в стране—
я знаю только один девиз,
годящийся всем вполне.
Его обычно блюдет и зверь,
родившийся на Руси.
Ты тоже знаешь его:
«Не верь, не бойся и не проси».

Вика добавил(а) [date]1227428063[/date]:

Дмитрий БЫКОВ
Кинологическое.
Российский и американский президенты одновременно и вынужденно обзавелись собаками: Барак Обама пообещал щенка дочкам в случае избрания на президентский пост, а Дмитрий Медведев получил ирландского сеттера на день рождения. Наш поэтический обозреватель во всем видит провиденциальный смысл.

Засыпаю—вижу сон тот же самый:
скромник белый и мулат сухопарый,
все мне видятся Медведев с Обамой
и гуляют дружелюбною парой.
Оба с чашками зеленого чая,
ходят рядышком они, получая
удовольствие от тихой беседы,
ибо оба как-никак правоведы.

Стали бабки обсуждать, поднатужась,
и поморщились, к проблеме приблизясь:
«Что за кризис, милый друг,—это ужас!»—
«Просто ужас, милый друг, а не кризис!»—
«Говорят, что впереди—годы спада».—
«Я не верю никому».—«И не надо».—
«Эдак можно и слететь ненароком!»—
«Ах, давайте о другом. О высоком».

О Кавказе говорят, об Ираке—
все безрадостно и все не по нраву.
«То ли дело, милый друг, на юрфаке!»—
«Да с зачетами по римскому праву!»—
«Ах, со временем, не будь я Бараком,
мы, конечно, разберемся с Ираком…
Но сильнее угнетает Барака
не Ирак и не Кавказ, а собака.

Это хуже, чем роман с секретаршей,
чем прослушка и напасти другие…
Я ее пообещал моей старшей,
а у младшей на нее аллергия!»—
«Так наплюйте, милый друг, что такого?!»—
«Но ведь я же, милый друг, дал ей слово!
Если дочери соврал из-за стресса,
так и нации соврешь, скажет пресса.

И чтоб не было таких происшествий,
перуанец—удавил бы придурка!—
присылает мне собаку без шерсти:
ни шерстинки, ни зубов, только шкурка.
С этой инкскою уродиной лысой,
не собакой, если честно, а крысой,
мне назначено томиться жестоко
до скончанья президентского срока.

Но зато, как минут года четыре
или в самом крайнем случае восемь,
мы к народу обратимся в эфире
и собаку эту подлую бросим!
Позабуду я про все компромиссы
и такого дам пинка этой лысой,
что поднимет ее к небу, как птичку,
и отправит прямиком в Мачу Пикчу».

«До чего у нас судьба одинака!—
отвечает русский друг, пунцовея.—
У меня ведь нынче тоже собака,
будто мало мне кота Тимофея.
Это тоже результат принужденья.
Подарили мне ее в день рожденья.
Типа символ государственной мощи—
кот не справится, а сеттеру проще.

Сколько раз я отбивал их атаку,
сколько раз я говорил им: не надо!
Хуже нету, как подарят собаку
человеку несобачьего склада.
Но они мне говорят, доннерветтер:
ты скажи еще спасибо, что сеттер!
Мог бы быть и лабрадор от премьера,
а хотели вообще бультерьера…

Вот такая, милый друг, вышла драма:
нет у лидера ни прав, ни покоя.
Но вы можете поверить, Обама,
что когда-нибудь случится такое:
распрямив свою усталую спину,
я ответственную должность покину,
злого пса установлю на лужайку
и пошлю одним пинком за Можайку.

Если кто меня за это осудит—
тот мерзавец и духовный калека!»
«Но когда же, милый друг, это будет?»—
говорит американский коллега.
«Ах, в России представленье теряешь,—
говорит ему российский товарищ.—
Остается только челюстью клацать:
то ли год тебе рулить, то ль двенадцать.
То ли года до двадцатого прямо,
то ли, собственно, до первого снега…»
«Очень трудно!»—восклицает Обама.
«Очень»,—думает российский коллега.